возложена должность от непостижимого Отца Светов, как грамотных в Иеромонахи, так и простячков в духе пророческом находящихся, истинных и сильных набрать не токмо на корабли, но даже и в сухопутную армию, и я с двенадцатью пророками обязан буду находиться всегда при главной армии правителе, ради небесного света и воли Божией, которая будет открываться нам при делах нужных на месте». Глаза у него, прикрытые прозрачными веками, голубые, бледные, белые глаза, давно сорванные незабудки. Он берет новый лист и пишет: «Ваше Превосходительство, Милостивейший Государь. Предстою вам, яко таинственно возрожденному и по сердцу Цареву избранному мужу, поднося сокровище таинственное на прославление истины господней и на возвышение возлюбленного отечества Расс Мосоха[97] именуемого неустрашимо, тайно в тайну Цареву проливая на десницу Вашего Превосходительства полагаю, яко желаю быть Милостивейшего Государя преданнейшим слугой[98].
Алексей Еленский»[99].
Скрип замирает на треххвостой завитушке. Сквозь темные занавеси ползет рассвет. Старик отдергивает тяжелый бархат. За окном опаловая мутная заря. В ней зеленые и розовые лучи беззаконно смешались. Нева, скованная льдом, не течет, а лежит громадным бесценным лунным камнем. «Спасти Российскую Империю от скверны, всех убелить, всех, всех…» шепчут бескровные, узкие как порез, губы белосветского скопца, камергера Еленского.
И семь свечей в громадной комнате, которой медленно овладевает рассвет, кажутся свечами над мертвецом.
II
Предписание С.-Петербургского Приказа Общественного Призрения Коллежскому Советнику Белкину 23 июня 1802 года за № 312.
Предписывается Вашему Высокоблагородию находящегося в вверенной Вам богадельне Орловской губернии села Столбцево крестьянина Кондратия Селиванова[100] уволить статскому советнику Еленскому[101].
* * *
Расписка Статского Советника Еленского о получении из богадельни Кондратия Селиванова.
Бывший Польского Двора Камергером в 1793 году переименован Российского Двора Статским Советником. По случаю приобретения мною смиренной жизни, сложил я добровольно патенты, отрекся от гражданской службы, получаю по указу Всемилостивейшего Монарха пенсию в год 500 рублей из Кабинета, а сам, имея квартиру в Невской Лавре, именуюсь Польский Дворянин Алексей Еленский.
* * *
Плотно заперты ворота Ненастьевского дома на Басковом. Наглухо закрыты дубовые ставни. Будочник на углу Шестилавочной и усталый сбитенщик, что плетется домой с непроданным за день сбитнем, переговариваются.
Сбитенщик: Уехали Ненастьевы, что ли?
Будочник: А тебе что?
– А что у них темно, да будто холодно? Да будто все вымерли?
– Тебя не спросились. Проходи своей дорогой.
Сбитенщик исчезает в черной ранней петербургской ночи, словно не проходит своей дорогой, а проваливается в подвымерзшее бездонное болото, на котором неразлетающийся на всю жизнь повисший туман. А в доме жарко натоплено, во всех подсвечниках жарко горят свечи. Ныне великий день. С него начнется золотой век, золотая жизнь, золотое счастье, золотая воля[102]. Явный царь-батюшка Александр Павлович с нашим государем-батюшкой Небесным (Имя его земное, плотское, заемное грешно произносить Верным) изволит беседовать про свои царские дела. Когда-то немного лет тому назад в Бозе почивший император Павел в издевку спросил: «Отец ли ты мне?» А ответ был ясен и прост: «Прими мое дело и я признаю тебя сыном»[103].
«Тайна, тайна, таинство, тайком в алтарь, к тайному тайком приехал, тайная чистота, тайный сосуд, тайна, тайна», – ползет тихим шепотом, шелестом, шорохом по всем коридорам Ненастьевского дома, по витым лестницам и тайным закоулкам. Старухи, старики, подростки с синевой под глазами притаились, ждут, замирает дыхание. Вера Сидоровна Ненастьева прижала под платком к нежной груди руки, так что они хрустнули.
Дай нам, Господи,
Дай нам Иисуса Христа.
Помилуй, сударь, нас!
С нами дух, Государь святой.
Господь, помилуй, сударь, нас[104].
Из-за двери, высокий, тонкий, не грубый земной, а воистину божественный безгрешный, высокий, как журавлиный голос: «Мера злодеяний французам не переполнилась. Не ходи с ним на войну. Не пришла еще твоя пора. Побьет тебя и твое войско, пока чистоты не принял. Придется бежать, куда ни попало…»[105]
Дверь открывается. По коридорам, тайным закуткам, витым лестницам Ненастьевского дома на Басковом, будто с того в этот свет идет в настороженной тишине, тихо позвякивая шпорами, высокий человек. Лица не видно. Оно прикрыто нежной, почти женской рукой. Человек выходит черным ходом во двор и садится в возок.
III
[Из докладной записки камергера Еленского Н. Н. Новосильцеву
Наш настоятель боговдухновенный сосуд, в котором полный Дух Небесный Отцом и Сыном присутствует, обязан быть при лице самого Государя Императора, и как он есть вся сила пророков, так все тайные советы, по воли премудрости Небесной, будет апробовать и нам благословение и покровы небесные будет посылать, и молитвы изливать, яко кадило, на всех людей, ищущих Бога.
А я, слыша глас пророческий, и если бы что неведомо было, то на рассуждение и апробацию должен буду письменно представлять, на чье имя поведено будет, ради растолкования боговдухновенному нашему Настоятелю и путеводителю, а иногда и сам лично предстать для исполнения совета Небесного, и обязаны будем наблюдать во всех частях благочестие, яко на все полезное, чтобы, воюя противу наружного врага, не для власти во плоти и духа врагу Божию действовать, и не уподобилась бы армия, как некогда, по совету Валаама пророка, царь Валаак прельстил на все Богу противные дела Израильтян, и сколько пострадали в бою преступлений находясь, то всегда умное око надобно обращать на дела впредь текущие.][106]
* * *
Катерина Филипповна[107] смиренно входит в комнату вместе с Верой Ненастьевой[108]. В комнате просторно, светло, три больших окна выходят на Басков переулок. На окнах до полу густые тюлевые занавески. Пахнет полынью и мятой, и кажется Катерине Филипповне, что только открыть дверь – и окажешься в зеленой круглой степи. На полу лежит домотканный черный ковер. По краям его оранжевые шестикрылые Серафимы и синие многоочитые Херувимы. Посреди ковра огненный зверь, а на огненном звере – жена[109]. В углу большой образ Сошествия Святого Духа на апостолов, а перед образом не лампадка, а на тонкой нитке покачивается восковой нежненький голубок. В другом углу кровать под балдахином с золотыми кистями утопает в перинах, кисее и кружевах. На высоко взбитых подушках полулежит старик. Рядом с кроватью на столике блюдо с яблоками[110].
Вера Ненастьева подводит Катерину Филипповну к постели. И так же естественно, как приседала она перед своей начальницей в Смольном, так же неудержимо, как склонялась в глубоком реверансе перед Государыней, приезжавшей на торжественный
